Геополитика русского языка

09/06/2015

Леонид Савин

Язык и культура являются основой любого общества, средствами его выражения, коммуникации, а также передачи знаний и традиций. Культура есть базовая основа социума[1], однако именно язык отделяет людей от остального животного мира.

Не случайно во многих языках можно обнаружить этимологическую связь между основными терминами, выражающими идею слова: Логос (λόγος) в древнегреческом является словом, высказыванием и смыслом одновременно, а в церковнославянском и древнерусском языках слово "язык" являлось синонимом "народа" (напр.: «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, Яко с нами Бог!» (Ис. 8, 9).

В различных науках часто принято использовать образ дома – для государства, нации, этноса, географического пространства и пр. Выдающийся немецкий философ Мартин Хайдеггер применил эту метафору к языку, назвав его домом бытия. Язык это не только средство выражения и коммуникации, но представляет собой своеобразную квинтэссенцию этнической психологии, культуры, пространственных образов, религии и мировоззрения, при этом уходя в глубь веков. Привнесение чужеродной терминологии, часто выдаваемое за осовременивание языка, несет с собой подтачивание онтологических основ народа. Если глобализация нивелирует отличия, то заимствования постепенно выдавливают культурные идиомы из исторического контекста и подменяют их симулякрами, не имеющих связи с родным ландшафтом (не только в географическом, но и в более широком смысле – социальном, филологическом, этническом, философском).

Языки ранее делили по расовому и этническому признаку, но со второй половины ХХ века заговорили о влиянии языка на народ как субъект политики, т. е. стали изучать этнонациональные факторы, связанные с лингвистикой. Как отмечал Фергюсон именно нация, объект, обычно не привлекавший внимания лингвистов, есть, в конечном счете, нормальная база для "коммуникативной сети, систем просвещения и языкового "планирования"[2]. Кроме утилитарного значения языка необходимо также отметить его мифопоэтические, семиотические и архетипические функции, которые влияют на мировосприятие народа. Пространственно-временные категории напрямую связаны с месторазвитием и лингвистическими основами языка народа. “Природа, среди которой народ вырастает и совершает свою историю, есть первое и очевидное, что определяет лицо национальной целостности. Она - фактор постоянно действующий. Тело земли: лес /и какой/, горы, море, пустыни, степи, тундра, вечная мерзлота или джунгли; климат умеренный или подверженный катастрофическим изломам /.../, животный мир, растительность - все это предопределяет и последующий род труда и быта /.../ и модель мира...[3] Таким образом, каждый народ имеет свое особое представление о мире, определенную матрицу, в соответствии с которой происходит структурирование окружающей действительности.

В отношении носителей русского языка нужно сказать, что на протяжении столетий славяне использовали экстенсивный тип производства и, что немаловажно, были единственным народом, который начал экспансию на Восток, сломив сопротивление азиатских кочевников. До этого, начиная с вторжений гуннов в 7 в., которые привели к Великому переселению народов, и заканчивая походами Орды в 13 в. европейская часть континента Евразия сталкивалась с массированным давлением с Востока, что вынуждало народы европейского полуострова уходить к Атлантике.

Очевидно, что это вместе с природно-ландшафтными и сезонными характеристиками повлияло на формирование русского менталитета и языковых кодов русского языка. В России пространство является важнее времени. Даль, ширь, степь, горизонт в качественном отношении стоят выше скорости и точности временных интервалов.

В современной политологии язык относят к инструментам soft power в мировой политике, когда язык используется для влияния на политические процессы того или иного государства или группы стран, а также колоний.

В истории есть ряд примеров, когда на основе языка одного народа, который был государствообразующим, формировался диалект для имперского образования, либо язык был навязан покоренным и завоеванным странам и через некоторое время становился их родным. Пример Римской Империи показывает, как латинский язык в свое время вместе с завоеваниями римских легионов трансформировал гальский язык и сформировал современный французский. Трансформированный испанский язык распространился далеко за пределы Европы в странах Латинской Америки. Использование английского языка Британской империей в качестве административного привело к тому, что он стал государственным (или одним из них) во многих колониях – США, Австралии, Новой Зеландии, Канаде, Индии и пр.

Что касается развития русского языка, здесь необходимо обратить внимание на роль Византийской Империи, которая посредством передачи своих знаний способствовала появлению технической письменности у западных и восточных славян (до реформы Кирилла и Мефодия, которые по происхождению являлись солунскими славянами, на Руси было распространено другое письмо). Кириллическая письменность не смогла сохраниться у западных славян, которые подверглись католизации, однако закрепилась у восточных славян и некоторых тюркских и угро-финских народов. «При этом калька греческой христианской рациональности накладывалась на предсуществующее поле древнеславянской рациональности, имеющей свою собственную структуру и семантику, свои правила и законы. Новое создавалось не из ничто, но из элементов старого, уже существующего. Поэтому древнерусская культура после Крещения Руси должна быть проинтерпретирована как двуслойная рациональность, в которой необходимо выделить как минимум дохристианский, догреческий, пласт и тот пласт, который был на него спроецирован и на его основе оформлен».[4]

Нужно отметить, что религия вместе с языком также является второй основой национальной идентичности и зачастую выступает скрепой государственности. Вместе язык, религия и традиция создают так называемую стратегическую культуру, которая является императивом к действию (или бездействию) любой нации в смысле государства или империи в смысле объединительного начала для многих составляющих ее народов.

На Руси и в Московской царстве церковнославянский язык и Восточное православное христианство составили комплексную матрицу идентичности славянского населения, включая политическую элиту и народные низы, состоящие из разных сословий. Двойной функционал языка и религии сформировал то ядро, которое в дальнейшем способствовало анализу и синтезу в деле проведения государственной политики, будь то войны с европейскими странами, взаимоотношения с единоверцами, «братьями-славянами» и освоение новых земель на Востоке государства.

Церковный раскол во второй половине 17 века продемонстрировал важную роль языка и религии в русском государстве – начавшись с реформы богослужебных книг и затронув этимологические споры о значение того или иного термина, он привел к серьезным геополитическим последствиям. Поскольку власть приняла сторону той группы, которая поддерживала нововведения, против противников были осуществлены массовые репрессии. Гонениям подвергались все приверженцы дореформенного православия (старого обряда), не зависимо от статуса и сословного положения. Неоднократно дело доходило до казней, как в случае с осадой Соловецкого монастыря, монахи которого не приняли нововведений, и с рядом персон – протопопом Аввакумом, и др., которые продолжали обличать новообрядцев, в первую очередь патриарха Никона и царя Алексея Михайловича. Большие группы старообрядцев уходили вглубь лесов и на окраины Российской Империи. С другой стороны, это способствовало освоению новых земель (казаки-старообрядцы действовали на Кавказе и в Сибири) и развитию промыслов (так как этика приверженцев старого обряда была тесно связана с трудовой дисциплиной).

Русский язык, также подвергшийся модернизации вместе с другими реформами в эпоху Петра Великого стал претендовать на статус не только народного, но дипломатического и научного (именно при Петре был заложен первый университет европейского образца, преемником которого является Московский Государственный Университет).

Но русский язык имел и проблемные стороны, связанные с внешней и внутренней политикой. Русификация Империи сталкивалась с проблемами на окраинах и новых территориях. Это было связано с двумя аспектами. С одной стороны, в ряде мест еще не сложилась достаточно четкая политическая культура, этнос находился в переходном состоянии. Некоторые из них были связаны общим прошлым с Московским царством и имели довольно близкий говор (бытовой язык), как жители Украины и Беларуси, а другие претендовали на свою уникальную культуру, как народы Кавказа. С другой – в ряде регионов уже прошел процесс нацификации, как в случае Польши и Финляндии, присоединенной в 1809 г. по Фридрихсгамскому мирному договору с Швецией. Чтобы провести дифференциацию между различными народами Российской Империи необходимо было разработать специальный юридический термин, отделяющий государствообразующий русский (славянский) народ от других этносов. Осознавая тщетность скорой русификации народов западных окраин империи, в начале XX века к ним стали применять слово «инородец», которое ранее применялось по отношению к азиатам. Теперь же в более широком смысле энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона определял их как «русских подданных» неславянского племени[5].

Однако славянская составляющая также имела потенциальные проблемы. Здесь необходимо опять вспомнить о религиозной идентификации – большинство жителей Польши являлись католиками, в Украине и Беларуси также были кат, наряду с сильным влиянием греко-католиков.

Вместе с этим волна политического национализма, который родился в Западной Европе, дошла и до рубежей Российской Империи.

Украина имеет особую специфику в отношении распространения русского языка. Поскольку территория по правую сторону от Днепра была под контролем Польши и Австро-Венгрии, там неоднократно осуществлялиcь попытки искоренить как православие, так и русский язык. Но несмотря на пятивековое насилие, чинимое Польшой и Австрией, еще в конце XIX века малорусская культура вообще не демонстрировала антироссийские тенденции, даже в Галиции и Прикарпатии. Об этом свидетельствую 100 тыс. подписей жителей Галиции петиции, переданной Венскому парламенту в 1880 году, в которой они требовали обеспечить им право изучать русский язык.[6] Однако усилия Австро-Венгрии по созданию новой украинской идентичности имели как политическое, так и научное измерение и «галицийский проект» к началу 20 века начал оказывать существенное влияние.

В 1914 году депутат А.И. Савенко, выступая в Государственной Думе, отметил, что: «Украинское движение это есть серьезное политическое движение, представляющее угрозу единству и целостности Российской империи». Это было связано не только с общими корнями великоросов и малоросов, но и с тем, что в Российской Империи на протяжении столетий в элиту входили выходцы из Украины и потоки жителей малороссийских окраин переселялись вглубь Сибири и Дальнего Востока. В то же время Савенко указывал, что отпадение инородческих окраин (Кавказа и Средней Азии) не несет такой опасности для России, как раскол русской нации. Петр Струве, автор идеи «Великой России» понимаемой им как «национальное русское государство» также считал, что если интеллигентская украинская мысль ударит в народную почву и зажжет ее своим «украинством», то это будет чревато «величайшим и неслыханным расколом в русской нации, который явится…подлинным государственным и народным бедствием».[7] Но с другой стороны, даже в той же самой Украине российская идентичность намного преобладала над идентичностью украинской. Например, в 1917 г. только 11% киевских студентов считали себя украинцами[8]. Следующий пик украинизации приходится на 20-е годы. Идеи коммунизма зачастую распространялись вместе с культурно-лингвистическими национальными проектами, что приводило к парадоксальным изменениям и внутри России. В 1932 г. этот проект был свернут.

Очередной этап украинизации состоялся во время Второй мировой войны и осуществлялся оккупационными властями Германии (как и на других временно завоеванных территориях СССР, где поддерживался национальный сепаратизм под опекой Третьего Рейха). Военные победы армии Гитлера привели к тому, что в конце 1942 года почти вся Украина оказалась под немецкой оккупацией, что, в свою очередь, придало новые силы радикальным сторонникам укранизации малороссов. Заручась поддержкой немцев, они запретили использовать в печати русский язык и ввели исключительно украинский. Изменениям подверглась и система образования. На всех местах, где предполагалась работа с людьми, должны были работать только те, кто знал украинский язык. Те же, кто им не владел, увольнялись. Подобные действия финансировались из Германии, при активном участии немецких специалистов.

Следующая волна украинизации наступила во времена Хрущова, однако с приходом Брежнева прошла – без государственной поддержки украинский язык «умирал» естественной смертью.

И последняя волна украинизации русских в Малороссии наступила после провозглашения Украины независимым «демократическим» государством. Направлено это было не только на то, чтобы Украина осталась без русских, но и чтобы убеждения этой «новой» нации имели четкую антироссийскую направленность.

Возвращаясь к политике Российской Империи, следует отметить, что из-за угрозы сепаратизма в начале 20 века руководство империи все больше делало ставку на политику хозяйственной интеграции окраин и унификацию их административно-правовых систем с великорусским ядром. Этому также служили все более увеличивающая после 1906 г. колонизация восточных окраин и распространение русского языка и русской культуры в инородческих окраинах империи. Однако социальная и национальная мобилизация в этот период охватывала не только русских, но и одновременно и многочисленные народы России, особенно в западных окраинах (Польши, Финляндии, Прибалтике и т.д.). Поскольку именно перечисленные народы намного раньше и постепенно превращались в современные нации с их новыми элитами, со своими литературными языками и высокоразвитыми, профессиональными культурами. «Эти встречные, противоположно направленные тенденции гомогенизации и диверсификации, укрепления единства и усиления различий усиливали политическое и социальное напряжение в многонациональной империи позднесамодержавного периода».[9]

Русский язык рассматривался тогда как наиболее надежный инструмент для унификации имперского пространства, в том числе через русскоязычную элиту – дворянство, которое не являлась русским по своему этническому происхождению. Нужно сказать, что сам русский народ, вплоть до падения монархии, значительно уступал по уровню жизни, продолжительности ее, образованию не только немцам, полякам, евреям, латышам, эстонцам, литовцам, украинцам, белорусам, но даже татарам и башкирам.[10] Туземцы активно участвовали в местной администрации, порой обладая в ней очень значительным влиянием, становясь высшими государственными чиновниками и занимая высшие командные посты в армии; они вписывались в единую государственную иерархию и сами являлись «русской властью». «Лорис Медиков не армянский генерал,— восклицал публицист,— а русский генерал из армян».[11] С другой стороны, термин русский и российский уже на протяжении столетий являлся синонимом, что вносило некоторую путаницу в определениях применительно к языковым, этническим, политическим и административным вопросам. Вплоть до начала Октябрьской Революции 1917 г. в Российской Империи не было точного применения термина «национальный», а при советской власти он стал обозначать именно этническое происхождение.

Важной вехой в роли русского языка стали Основные государственные законы - законодательный акт, утвержденный 23 апреля 1906 г., подытоживший реформирование государственного строя России 1905-1906 гг. Они закрепляли государственное устройство Российской империи, государственный язык, существо верховной власти, порядок законодательства, принципы организации и деятельности центральных государственных учреждений, права и обязанности российских подданных, положение православной церкви и др.

Русский язык признавался общегосударственным в армии, на флоте и в «государственных и общественных установлениях». Употребление местных языков и наречий в этих установлениях регулировалось особыми законами.

После начала Первой Мировой войны дискуссии о роли языка в политике интенсифицировались. Появление новых правых партий и движений, усиление тенденций русского (имперского) национализма среди умеренных и либералов свидетельствовали о новом этапе в государственной политике. Имперская идентичность, делающая ставку на конгломерат языков и культур размывалась типично европейским буржуазным национализмом.

Правительство ставило перед собой задачу достижения в империи полной унификации после завершения войны. Для достижения этой цели требовалось отказаться от дифференцированной системы управления окраинами, питавшей, по мнению правительства, сепаратизм. Следующим условием государственного единства должно было стать распространение в качестве государственного языка исключительно русского[12].

 Эти планы осуществили уже большевики во главе с Владимиром Лениным. Как революционное правительство большевики оказались гораздо более радикальней и дальновидней царского режима. Министр народного образования Луначарский в 1918 г. провел реформу русского языка, из которого были удалены некоторые буквы. Вместе с этим был запущен проект всеобщего образования – все граждане нового советского государства, независимо от пола и возраста должны были уметь читать и писать. В новых советских республиках, где основным языком русским не являлся (а это Туркмения, Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Таджикистан, Азербайджан, Грузия, Армения) он считался как минимум необходимым для политической коммуникации с центром, вследствие чего региональная элита как минимум сталкивалась с необходимостью его знать.

Центральная пресса – основные партийные газеты и радио также являлись проводником русского языка в регионах. А начало эпохи индустриализации в Советском Союзе было связано с необходимостью ведения технической документации, которая также велась на русском.

 Постреволюционная обстановка тоже имела еще одно важное обстоятельство – большие миграционные потоки из России в страны Европы, Азии, США и Латинской Америки. Белая иммиграция включала в себя армейский корпус, дворянство и аристократию, которая не желала оставаться в Советской России. Вместе с носителями самого языка за границу хлынули и различные культурные артефакты (например, в славянском отделе Чешской национальной библиотеки в Праге можно ознакомиться с различными раритетными изданиями от рукописных и богослужебных книг до беллетристики Российской Империи, которые были собственностью русских мигрантов), что привело к появлению русской диаспоры, имеющей несколько уровней. Наряду с монархистами за границу также выезжали либералы, религиозные фундаменталисты и различные специалисты-профессионалы, которые не приняли новую власть. Этот уникальный феномен не только способствовал распространению очагов русской культуры, но и имел своего рода (sui generis) обратный эффект. Часть мигрантов активно включилась в политическую борьбу против советского государства, транслируя пропаганду посредством русского языка. С другой стороны, группы мигрантов, которые являлись носителями русского языка, проводили политику национального сепаратизма (украинские, армянские и др.).

Но на всем протяжении истории как Российской Империи, так и Советского Союза русский язык был не только инструментом коммуникационного взаимодействия между элитами и средством общения между массами русского населения. Он служил связующим элементом между иноязычными народами Российской империи, а позже Советского Союза. Даже после распада СССР в 1991 г. русский язык остался языком диалога между политиками, бизнесменами и среднестатистическими обывателями всех государств постсоветского пространства. Его статус по разному регламентирован в республиках бывшего Советского Союза, но фактически даже в государствах, которые проводят русофобскую политику, их лидеры используют русский, а не английский язык для общения между собой (например, бывшие президенты Грузии и Украины - Михаил Саакашвили и Виктор Ющенко в частных беседах общались между собой на русском языке).

Последние события на Украине в очередной раз указали на важное значение русского языка в жизни около половины жителей страны. Вначале – Крым, далее – вся Новороссия воспротивилась давлению со стороны «Майдана». Не только узурпация власти, но и попытки проведения дискриминационных законов в отношении русского языка и подтолкнули к бунту население этих регионов, что, во многом, стало неожиданностью для киевской хунты.

Русский язык связан не только с современной Россией, русскоязычным населением некоторых постсоветских республик и русскими диаспорами. Народы Северной Евразии объединяет история, культура, русский язык, общность судьбы, особенности трудовой психологии, сходная этическая и религиозная структура. Средняя Азия и Закавказье также автоматически включается в этот ареал, где еще существует историческая память русского языка и имперской культуры[13].

Как отмечает современный русский философ и геополитик Александр Дугин в своей работе «Четвертая политическая теория»: «Наш язык выражает осмысленное, прекрасное, верное и правильное. Но это не просто дар, нам его отдали в долг, который мы должны вернуть. И посему на священном русском языке мы должны внимательно, бдительно учиться говорить. В этом смысл евразийской философии (не случайно лидером первых евразийцев был лингвист, князь Трубецкой), и такова не только любовь к языку, это его культ, священное почитание, внимательнейшее отношение к тому, что сказано по-русски»[14].